Нестор Летописец. Названный отцом истории Древней Руси. Старейшие монастыри россии “Повесть временных лет” написана русским монахом или шотландским принцем

Уже более 900 лет россияне черпают сведения о своей истории из знаменитой “Повести временных лет”, точная дата написания которой до сих пор неизвестна. Немало споров вызывает и вопрос об авторстве этого труда.

Несколько слов о мифах и об исторических фактах

Научные постулаты с течением времени нередко подвергаются изменениям, но если в области физики, химии, биологии или астрономии подобные научные революции основаны на выявлении новых фактов, то история не раз переписывалась в угоду властям или согласно господствующей идеологии. К счастью, современный человек имеет массу возможностей самостоятельно находить и сопоставлять факты, касающиеся событий, произошедших много веков и даже тысячелетий назад, а также знакомиться с точкой зрения ученых, не придерживающихся традиционных взглядов. Все сказанное применимо и к такому важному для понимания истории России документу как “Повесть временных лет”, год создания и авторство которой в последнее время подвергаются сомнению некоторыми членами научного сообщества.

“Повесть временных лет”: авторство

Из самой “Повести временных лет” о ее создателе можно узнать только то, что в конце XI века он жил в Печорском монастыре. В частности, там есть запись о нападении половцев на эту обитель в 1096 году, чему был очевидцем сам летописец. Кроме того, в документе упоминается о смерти старца Яна, который помогал написанию исторического труда, и указывается, что смерть этого монаха произошла в 1106 году, а значит, на тот момент человек, сделавший запись, был жив.

Российская официальная наука, в том числе советская, еще со времен Петра Первого считает, что автор повести “Повесть временных лет” — летописец Нестор. Старейшим историческим документом, который ссылается на нее, является знаменитая написанная в 20-х годах XV века. Этот труд включает отдельной главой текст “Повести временных лет”, которую предваряет упоминание в качестве ее автора некоего черноризца из Печерского монастыря. Имя же Нестора впервые встречается в переписке печерского монаха Поликарпа с архимандритом Акиндином. Этот же факт подтверждает “Житие преподобного Антония”, составленное на основе устных монастырских преданий.

Нестор Летописец

“Официальный” автор повести “Повесть временных лет” был канонизирован РПЦ, поэтому о нем можно прочитать в житиях святых. Из этих источников мы узнаем, что преподобный Нестор родился в Киеве в 1050-х годах. В возрасте семнадцати лет он поступил в Киево-Печерский монастырь, где был послушником преподобного Феодосия. В довольно молодом возрасте Нестор принял постриг, а позже принял посвящение в иеродиаконы. Всю свою жизнь он провел в Киево-Печерской Лавре: здесь он написал не только “Повесть временных лет”, год создания которой доподлинно неизвестен, но и знаменитые жития святых князей Глеба и Бориса, а также труд, рассказывающий о первых подвижниках своей обители. В церковных источниках также указывается, что достигший глубокой старости Нестор скончался около 1114 года.

О чем рассказывает “Повесть временных лет”

“Повесть временных лет” — история нашей страны, охватывающая огромный временной промежуток, невероятно насыщенный разнообразными событиями. Рукопись начинается с рассказа о одному из которых — Иафету —достались в управление такие земли, как Армения, Британия, Скифия, Далмация, Иония, Иллирия, Македония, Мидия, Каппадокия, Пафлагония, Фессалия и другие. Братья начали строительство Вавилонского столпа, однако разгневанный Господь не только разрушил это строение, олицетворяющее человеческую гордыню, но и разделил людей “на 70 и 2 народа”, среди которых были и норики — прародители славян, произошедшие от сыновей Иафета. Далее упоминается об Апостоле Андрее, который предрек, что на берегу Днепра появится Великий город, что и произошло, когда с братьями Щеком и Хоривом основали Киев. Еще одно важное упоминание касается 862 года, когда “чудь, словене, кривичи и весь” отправились к варягам звать их княжить, и пришли по их зову три брата Рюрик, Трувор и Синеус с семьями и приближенными. Двое из пришлых бояр — Аскольд и Дир — отпросились из Новгорода в Царьград и, увидев по дороге Киев, остались там. Далее “Повесть временных лет”, год создания которой историкам еще предстоит уточнять, рассказывает о правлении Олега и Игоря и излагает историю о крещении Руси. Заканчивается рассказ событиями 1117 года.

“Повесть временных лет”: история изучения этого произведения

Несторовская летопись стала известна после того, как Петр Первый в 1715 году поручил сделать копию с Радзивиловского списка, хранящегося в библиотеке Кенигсберга. Сохранились документы, подтверждающие, что внимание царя на этот манускрипт обратил Яков Брюс — личность, примечательная во всех отношениях. Он же передал переложение Радзивиловского списка на современный язык который собирался писать историю России. Кроме того, изучением повести занимались такие известные ученые, как А. Шлепцер, П. М. Строев и А. А. Шахматов.

Летописец Нестор. “Повесть временных лет”: мнение А. А.Шахматова

Новый взгляд на “Повесть временных лет” был предложен в начале ХХ века. Его автором стал А. А. Шахматов, который предложил и обосновал “новую историю” данного произведения. В частности он привел аргументы в пользу того, что в 1039 году в Киеве на основе византийских хроник и местного фольклора был создан Киевский свод, который можно считать древнейшим документом подобного рода на Руси. Примерно в это же время в Новгороде была написана Именно на базе этих двух трудов в 1073 году Нестор создал сначала первый Киево-Печерский свод, затем второй и наконец “Повесть временных лет”.

“Повесть временных лет” написана русским монахом или шотландским принцем?

Последние два десятилетия были богаты на разного рода исторические сенсации. Однако справедливости ради нужно сказать, что часть из них так и не нашла научного подтверждения. Например, сегодня существует мнение, что “Повесть временных лет”, год создания которой известен лишь приблизительно, на самом деле написан не в период между 1110 и 1118 годами, а шестью столетиями позднее. В любом случае, даже официальные историки признают, что Радзивиловский список, т. е. копия рукописи, авторство которой приписывают Нестору, был сделан в XV веке и тогда же украшен многочисленными миниатюрами. Более того, Татищев писал “Историю России” даже не с него, а с пересказа этого труда на современный ему язык, автором которого, возможно, был сам Яков Брюс — праправнук короля Шотландии Роберта Первого. Но эта теория не имеет под собой никаких серьезных обоснований.

В чем главная суть Несторовского труда

Специалисты, придерживающиеся неофициального взгляда на произведение, приписываемое Нестору Летописцу, считают, что оно было необходимо для обоснования самодержавия как единственной формы правления в России. Более того, именно эта рукопись ставила точку в вопросе об отказе от “старых богов”, указывая на христианство как единственную правильную религию. В этом-то и состояла его главная суть.

“Повесть временных лет” — это единственное произведение, в котором рассказывается каноническая версия крещения Руси, все остальные просто ссылаются на него. Уже одно это должно заставить очень пристально заняться его изучением. А еще именно “Повесть временных лет”, характеристика которой принятая в официальной историографии сегодня ставится под сомнение, является первым источником, повествующим о том, что русские государи произошли от Рюриковичей. Для каждого исторического труда очень важна дата создания. “Повесть временных лет”, имеющая исключительное значение для российской историографии, таковой не имеет. Точнее, на данный момент нет неопровержимых фактов, позволяющих указать даже конкретный год ее написания. А это значит, что впереди новые открытия, которые, возможно, смогут пролить свет на некоторые темные страницы истории нашей страны.

Основание монастыря

Часто в литературе пишут, что монастырь был основан на землях, подаренных Степаном Ховриным монастырю, который затем постригся в монахи под именем Симон - отсюда и название монастыря. Однако, первоисточником по данному вопросу является Житие Сергия Радонежского. Там говорится, что монастырь был основан в местечке под названием СИМОНОВО. Откуда и название. Связывать же имя монастыря с монашеским именем Ховрина (личности больше легендарной, чем реальной) неправомерно. К тому же нелогично. Обычно, название монастыря происходит от имени основателя, и тогда бы он назвался Федоровским. Серьезные работы, которые рассматривают данный вопрос - В. Кучкин "Начало московского Симонова монастыря" http://www.rusarch.ru/kuchkin1.htm и Д. Давиденко кандидатская диссертация. Но почему-то, из справочника в справичник, из энциклопедии в энциклопедию путешествует версия со Степаном Ховриным.

Часто пишут, что монастырь был основан как военная крепость, но не было никаких археологических работ, подтверждающих это. Наличе крепостных стен в древности - под вопросом. А как военная крепость монастырь упоминается лишь с 17 века. Все, кто хоть раз читал о Симонове монастыре знает, что по легенде он был основан там, где сейчас стоит церковь в Старом Симонове, а через девять лет перенесен на новое место. Впоследствии на новом месте монастырь стал главным, а на старом - зависимым, позже старый монастырь был упразднен, а каменный храм стал приходской церковью. Новый же монастырь назывался просто Симоновым, а не Новым Симоновым. Несмотря на это в 20 веке кто-то окрестил его НОВЫМ. Да и со старым не совсем все понятно. Он действительно существовал в 15 веке. Но где сказано, что он был основан раньше? Смелую гипотезу высказал Д.Давиденко. Он предположил, что монастырь на новом месте был основан первоначально, а на старом - позже основного. Название же старый объясняется довольно просто. Здесь было место по имени СИМОНОВО, Федор же основал монастырь недалеко от него, на новом месте, а на старом месте позже тоже был основан монастырь, и стал он монастырем на Старом СИМОНОВЕ (то есть слово "старый" относится к месту, а не к монастырю).

Лизин пруд

Большинство знают или слышали о повести Карамзина "Бедная Лиза" и о том, что пруд в котором она утопилась был за Симоновской заставой и находился на месте административного здания завода "Динамо". Там находился древний пруд, который был выкопан Сергием Радонежским, он славился в народе своей целительной силой. После выхода повести Карамзина москвичи переименовали его в Лизин, хотя по монастыреским документам он оставался Сергиевым. Уже в 19 веке появилось заблуждение, что Лизин пруд - это какой-то другой пруд, а не Сергиев. Архимандрит Евстафий в своей брошюрке даже приводит сведения, что древний монастырь назывался у Медвежьего озерка (оно же Постылое). Озеро Постылое находилось в Тюфелевой роще, но никогда Медвежьем не называлось, Автор что-то явно спутал. Дело в том, что у Симонова монастыря в древности была небольшая обитель у Медвежьих озер, но это находилось в нынешнем Щелковском районе. И вот кто-то сказал, что Медвежье озерко - это и есть Лизин пруд (например, И.Лукаш http://az.lib.ru/o/oredezh_i/text_0080.shtml) , ч то неверно. Лизиным прудом называли только Сергиев пруд, и никакой другой. Когда его уничтожили - не совсем ясно. Шамаро указывает, что пруд был засыпан в начале 1930-х гг. при строительстве летнего стадиона в Швецовой слободе, но это не так. Стадион был построен в 1928 году не касался пруда. Пруд был уничтожен позднее, он существовал еще в 1932 году. И хотя по воспоминаниям его засыпали так как он был сильно загрязнен, вода в нем в 1932 году была чистая и ключевая. Что подтверждает показания 19 века о том, что пруд никогда не высыхает и наполнен чистой водой.

Улица Швецова слобода

Каждое название имеет свое происхождение. Во всех справочниках пишут, что Швецова слобода (2-й Автозаводский проезд) получила свое имя по домовладельцу. http:///slovari.yandex.ru/dict/mostoponim/article/imu/imu-0023.htm . Однако это неверно. Такого домовладельца здесь не было, а назвали ее в честь милиционера, убитого на Кожуховском мосту после революции.

Тюфелева роща

Название рощи Сытин связал с тем, что в древности там находилась деревня Тухолева, от нее и стала называться Тюхалева. Но сведений о деревни найти не удалось. А название рощи можно просто вывести от слова тухоль-тухлость. Ведь там была болотистая местность с озерами.

Некрополь Симонова монастыря

Некрополь находился в восточной части монастыря. Но Юрий Рябинин утверждает, что кладбище находилось также на территории детского парка http://www.moskvam.ru/2003/05/ryabinin.htm . Непонятно, откуда он взял эти сведения.

Кинотеатр в Симоновке

Как-то раз к властям Симонова монастыря обратились с просьбой дать разрешение открыть кинотеатр в Симоновой слободе, в доме, принадлежавшем монастырю. Власти монастыря рассмотрели просьбу и отказали, так как кинематограф - дело не богоугодное. В отместку за это в трапезной монастыря был оборудован кинотеатр. Но существовал он недолго. Во время войны там находилось общежитие. Кинотеатр же в Симоновском районе так и не был построен.

Роддом в Симоновке

Рабочие Симоновки во время забастовок выдвигали требование открыть роддом в слободе, на что получили ответ: "У нас мужики не рожают!" Установилась Советская власть, но роддом так и не открыли, зато есть своя женская консультация (Ленинская слобода, 3).

Футбол

По воспоминаниям Кухаркина, молодежь, увлекавшаяся спортом, пыталась играть в футбол против Симонова монастыря. Монастырские власти же этому препятствовали. Но футбол в Симоновке прижился, под горою монастыря находится теперь стадион "Торпедо", а носит он имя футболиста, чей памятник стоит как раз в том месте, где до революции хотели играть в футбол.

Симоновская набережная

В 1915 году городские власти проектировали оборудовать новую Симоновскую набережную. Проектировалось ее благоустроить и в 1930-е годы. И скульптуры там поставить, и лестницу к ней с горы сделать. Такая улица есть, наверное, во всех справочниках по проездам Москвы. Есть она на карте (небольшой участок у завода Динамо). Я недавно была там и набережной никакой не увидела. Похоже ее скоро будут уже 100 лет проектировать.

Зинаида Волконская

Вероятно, Зинаиды Волконская любила гулять в окрестностях Симонова монастыря. В то время это было одним из излюбленных загородных мест. К том же на кладбище монастыря был похоронен ее дедушка Татищев. Во второй половине XIX века в Тюфелевой роще поселился Марк Самуилович Малкиэль. Он жил при своем заводе. Какое он имел отношение к Волконской. Да вроде никакого. Только разве что он владел домом на Тверской, принадлежавшим Козицкой, мачехи Волконской. В этот доме и был некогда салон княгини Зинаиды. Так иногда непонятным образом переплетаются судьбы людей и истории домов и местностей.

Карамзин и Рамзин

Все знают Н.М. Карамзина, который любил гулять в окрестнростях Симонова монастыря. Но Симоново связано еще и с Л.К. Рамзиным - директором Теплотехнического института. Он тоже любил эти места. И даже жил здесь в отдельном домике под стражей, наискосок от дачи Бекетова, где живал Историограф.

Два Бекетова - две дачи

В Южном округе в XIX веке находилась дача Бекетова. При чем не одна - а целых две. Да и были эти дачи разных Бекетовых - Платона Петровича и Ивана Петровича. Да к тому же еще и братьев. Так как часто дачи упоминались просто - дача Бекетова, а какого, мол, все знают - в настоящее время из-за этого бытуют различные ошибки. Я сама сначала не могла понять, где же находилась дача Платона Петровича, если современники пишут, что он жил под Симоновым монастырем, а на карте 1818 года она показана за Серпуховской заставой. За Серпуховской заставой действительно находилась дача Бекетова, это был загородный дом Ивана Петровича. Она находилась там, где намного позже основали больницу имени Алексеева. Вот и у Пыляева дача Ивана Петровича описана как загородный дом Платона Петровича. Дача Платона Петровича же была в Симоновой слободе. На картах она не показана, владение это было небольшое. Зато сохранилось ее изображение на гравюре начала XIX века. Сохранилось и изображение беседки Бедной Лизы, которая существовала там вплоть до сноса усадьбы. Путаница происходит и с самими названиями владений. Как только мы услышим - дача, у нас возникает образ загородного дома. Но в XIX веке так называли и просто земельный участок. В большое заблуждение ввели авторы книги "Памятники архитектуры Москвы". В последнем томе к гравюре с изображением дачи Платона Петровича дан следующий комментарий: под гравюрой написано, что дача находилась в Симоновой слободе, но на самом деле она находилась в Тюфелевой роще, где на карте 1818 года показана дача Балашова (он владел земельным участоком "Тюфелева дача"), сам же Бекетов переехал за Серпуховскую заставу, где и показана его дача. Полный абсурд! Никуда Платон Петрович не переезжал, так и умер у себя на даче под Симоновым монастырем. Дача же исчезла в 1899 году, когда на ее месте построили завод "Динамо". Дача Ивана Петровича просуществовала значительно меньше. В 1850-х годах она уже продавалась под заводы.

Два Лихачева - два завода

Так случилось, в Симоновском районе было два завода одного имени - имени Лихачева. Один завод (его все знают) - имени И.А. Лихачева, бывшего директора того же завода, а другой завод - Парострой (бывший Бари) имени В.М. Лихачева. Кто же это был. Скорей всего революционер Василий Матвеевич (1882-1924 гг.). После революции возглавлял Московский совет народного хозяйства. Правда, существовали они в разное время, автозавод стал носить имя Лихачева с 1956 года, к этому времени Парострой имя Лихачева вероятно уже не носил.

Два Астахова

Во время февральской революции 1917 года в Москве произошли трагические события: убили рабочего завода "Гужон" на Яузском мосту Иллариона Астахова. В тот же день был убит еще один Астахов, рабочий завода "Динамо", знаменосец Д.В. Астахов. Это произошло на Воронцовской улице (там была установлена памятная доска).

Деятельность игуменов не ограничивалась заботами, связанными с благоустройством монастыря. В одинаковой мере они пеклись и об устроении и организации монашеского быта. Начало этим заботам было положено принятием Студийского устава игуменом Феодосием. В дальнейшем быт монахов определялся основными правилами общежительного монастыря: всем иметь все равное, простое и дешевое, нужное, а не излишнее, и ничего не называть своим.

Судя по данным источников, всё в обители совершалось не иначе, как с благословения игумена, и освещалось молитвой. Интересным для нас в этом отношении является Житие Феодосия Печерского. Оно повествует о том, что «егда бо братии манастыря сего хотящемъ варити, или хлебы пещи, или кую ину служьбу творити, тьгда же пьрьвое тьдъ единъ от нихъ възьметь благословение отъ игумена, таче по сихъ поклониться предъ святыимь олътарьмь три краты до земля, ти тако свещю въжьжеть от святаго олътаря и отъ того огнь възгнетить. И егда пакы воду въливая въ котелъ, глаголеть старейшине: “Благослови, отьче!” И оному рекущю: “богъ да благословить тя, брате!” И тако вься служба ихъ съ благословлениемъ съвьрьшаеться». Житие Феодосия Печерского // Памятники литературы Древней Руси: Начало русской литературы IX- нач. XII в. М., 1978. С. 359. Если какой-либо монах совершал что-нибудь без надлежащего на то благословения, то подвергался порицанию от игумена и епитимии. Пищу, приготовленную без благословения, Феодосий обыкновенно приказывал бросать в огонь или в реку.

Следует подчеркнуть тот факт, что в монастыре существовали достаточно суровые порядки. В сводах правил и обычаев были регламентированы мельчайшие факты повседневной жизни: как петь, класть поклоны, читать, стоять в церкви, вести себя за трапезой. Возможно, такая строгая регламентация внутреннего распорядка была необходимой мерой борьбы с сохранившимися в монастыре чертами особножительства, которые имели место быть, независимо от нового монастырского устава.

Предписывалось самое строгое послушание, ибо от него зависело нормальное течение монастырской жизни. Подобную особенность отмечал Н. И. Костомаров. Он подчеркивал, что «главное для монахов - это беспредельное послушание воле игумена, послушание без всякого размышления. Оно ставилось выше всяких подвигов и изнурения плоти, выше молитв. Всякое переиначивание приказания игумена объявлялось грехом». Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях её главных деятелей: В 3-х т. Ростов-на-Дону, 1995. Т. 1. С. 37. На подобную особенность монашеской жизни обращал внимание и Г. Г. Прошин. В одной из своих работ он писал, что «пост, молитва, отказ от мирских соблазнов и послушание, послушание, послушание, - высшая, важнейшая обязанность и добродетель - превыше поста и молитвы». Прошин Г. Г. Правда о православных монастырях // Атеистические чтения. Сб. ст. М., 1988. С. 333.

Без позволения старшего никто из братии не мог не только выйти из монастыря, но и начать новую работу или перейти с одного места на другое. Братии в келиях не позволялось держать ничего своего: ни пищи, ни одежды (помимо предписанной уставом), ни другого какого-либо имущества. Казалось бы, простое правило, но из Жития Феодосия Печерского видно, сколько сил требовалось настоятелю, чтобы сохранить этот порядок нерушимым.

Собрав множество иноков, Феодосий никоим образом не хотел собирать в монастыре сокровищ, но «бе верою и надежею къ Богу въскланялся якоже паче не имети упования имением». И потому, если Феодосий, обходя кельи, находил что-либо подобное, то приказывал бросать вещи в огонь, «якоже вражию часть сущю и преслушание греху», а сам давал противившемуся монаху наставления в нестяжании. Феодосий призывал братию «тем же, братие, довъльни будемъ о уставныхъ одежахъ нашихъ и о брашьне предъложенемь на трапезьници от келаря, а въ келии от сицевыихъ не имущее ничьтоже, да тако съ вьсякыимъ усьрьдиемь и вьсею мыслию молитву свою чисту приносимъ к Богу». Житие Феодосия Печерского. С. 358.

Феодосий, видимо, справедливо полагал, что отсутствие любого другого имущества, кроме разрешенного уставом, освободит помыслы монахов от постоянных забот о нем, не заставит желать большего. Ибо, говоря словами Христа, «где сокровища ваши, там и сердца ваши». Когда у тебя ничего нет, то, следовательно, нет того, о чем нужно постоянно заботиться, ты свободен от соответствующих обязанностей и последствий, связанных с его владением. Феодосий, очевидно, рассчитывал на то, что в этой связи монахи будут проявлять больше усердия в церковных службах. Когда нет богатства, то нет и той тонкой ниточки, которая связывает монаха с внешним миром, удерживает его там, заставляя метаться в своих помыслах, постоянно размышляя о том, где лучше и что лучше. Когда человек лишен внутреннего беспокойства и духовно уравновешен, ему гораздо легче сосредоточиться на чем-то одном. В данном случае, на молитвах, как главном занятии любого монаха.

По мнению Н. М. Никольского, «молитвы не являются целью сами по себе: это только средство для покорения восьми главнейших человеческих страстей». Никольский Н. М. История русской церкви. М., 1985. С. 68. Кроме того, в монастырском уставе существовал запрет на «собинное имущество», хранимое в келье. Исходя из информации, содержащейся в источниках, мы можем сделать вывод о том, что этот пункт устава со всей строгостью соблюдался только в игуменство Феодосия и некоторое время после его смерти, примерно до конца XI века.

Подтверждением этого могут служить два крайне противоречивых упоминания о монашеских кельях. Мы считаем, что они относятся к разным периодам в истории монастыря: одно - непосредственно ко времени игуменства Феодосия (вторая половина XI в.), другое - ко времени игуменства его преемников (первая половина XII в.). Вообще, сведений, которые бы говорили об обстановке в келье, давали ее описание, в источниках практически нет. Иногда, правда, встречаются отдельные и весьма лаконичные упоминания, имеющие к этому отношение. К сожалению, они не являются исчерпывающими для создания полной картины, но, за отсутствием каких-либо других данных, мы считаем целесообразным привести их. На наш взгляд, это поможет проследить эволюцию монастырских порядков и правил, выявить изменения, произошедшие в жизни монашествующей братии за время игуменства преемников Феодосия.

Более ранним, относящимся к концу XI в., является упоминание о келье инока Агапита, который был пострижен в монастырь еще при Антонии, то есть до 1073 года. Согласно Киево-Печерскому патерику, в келье Агапита «и не бе бо ничто же крадомаго в келии его». Киево-Печерский патерик // Памятники литературы Древней Руси: XII век. М., 1980. С. 522. Анализируя эту фразу, можно сделать ряд предположений. Подобная оценка кельи может говорить о бедности или умеренности монаха, об отсутствии каких-либо предметов роскоши в обстановке кельи. Иначе говоря, обстановка была традиционной для того времени и, прежде всего, традиционной для жизни монаха, которая сама по себе уже предполагала отсутствие всякого постороннего имущества у человека, который, приняв монашеский обет, тем самым отрекся от прошлого. Впрочем, выше мы уже упоминали о том, что Феодосий очень строго следил за этим.

Более поздним, относящимся к началу XII в., является упоминание о келье инока Арефы. Судя по всему, он пришел в монастырь уже в период игуменства там преемников Феодосия. Согласно все тому же Киево-Печерскому патерику, Арефа «много богатъство име в келии своей». Там же. С. 510. Это считалось особенно тяжким грехом для монаха. Замечу, что для данного периода в монастыре это был не единичный случай. Исходя из вышесказанного, мы делаем вывод о том, что после смерти Феодосия его преемники перестали со всей строгостью соблюдать установленные уставом порядки. Началось довольно быстрое размывание сложившихся ранее норм монашеской жизни. По всей видимости, в монастыре вновь стала получать распространение келиотская традиция. В Киево-Печерском патерике неоднократно упоминаются деньги и богатства, которые держали монахи по своим кельям.

В источниках мы также встречаем упоминания о занятиях братии в келиях. В основном, это молитвы, чтение, пение «псалмов Давидовых и рукоделие». В Киево-Печерском патерике, в поучении епископа Симона иноку Поликарпу, упоминаются занятия монаха в келье: «все бо елико сътвориши в келии ни гоже суть: аще Псалтырь чтеши или обанадесять псалма поеши». Там же. С. 476.

Помимо чтения и пения псалмов, совершения молитв, многие монахи в своих кельях занимались переписыванием книг и их переплетом. Упоминание об этом находим в Житии Феодосия Печерского. Нестор рисует нам достаточно идиллическую картину: «Многашьды же пакы великууму Никону седящю и делающю книгы, и блаженууму въскраи того седящего и предущю нити еже на потребу таковууму делу», Житие Феодосия Печерского. С. 390. «Иларионъ бяше бо и книгамъ хытръ писати, сий по свя дьни и нощи писааше кныгы». Там же. С. 394.

Уставный распорядок дня в монастыре, судя по данным Повести временных лет, Жития Феодосия Печерского и Киево-Печерского патерика, был с величайшей тщательностью расписан буквально по часам и минутам, от момента пробуждения до отхода ко сну. Около полуночи начиналось монастырское утро. Пономарь обходил кельи и поднимал иноков. Так начинался долгий день монаха. По сигналу била все шли в храм, где начиналась служба полуночницы, когда в церкви «братия полунощное пение съверьшающем». Там же. С. 334. Как правило, после завершения этой службы следовало поучение настоятеля или кого-либо из «старшей братии». Согласно Житию Феодосия Печерского, преподобный «и егда же паки самъ поучаше братию въ цьркъви духовьныими его словесы и повелевааше пакы великууму Никону, яко и ис кънигъ почитающее поучение творити братии, таче и пакы преподобьнууму отьцю нашему Стефану, ексиарху тъгда сущю, послеже же игумену сущу того монастыря». Там же. С. 392. См. также: Макарий. История русской церкви: В 3-х кн. М., 1995. Кн. 2. С. 157. По всей видимости, в этом проявлялась забота игумена о нравственном и духовном состоянии монахов.

После поучения иноки возвращались в свои кельи, но уже не для сна. Они выполняли так называемое «келейное правило», состоящее из определенного числа поклонов и молитв. Около пяти утра монахов снова созывали на службу, так как «и се год бысть утрьнюму пению…, и пономареви биющю в било». Там же. С.354. Отстоявши заутреню, братия расходилась по своим кельям. Повесть временных лет отмечает, что монахи «по кельямъ почивающим по заутрени». Повесть временных лет // Памятники литературы Древней Руси: Начало русской литературы IX - нач. XII в. М., 1978. С. 240. Судя по данным Киево-Печерского патерика, кельи были «далеко от церкви». По мнению Е. В. Романенко, «такая планировка создавалась намеренно, так как удаленность келий от основных монастырских служб давала монахам возможность избежать искушения». Романенко Е. В. Повседневная жизнь русского средневекового монастыря. М., 2002. С. 75. После литургии - службы, во время которой совершается причащение, ? монахи шли в трапезную. Упоминание об этом есть в Житии Феодосия Печерского, которое повествует о том, что «се бо по святей литурьгии идущем тем на постьныя обед». Житие Феодосия Печерского. С. 366.

Затем все расходились на послушания, так что каждый монах был занят каким-то делом. Из Жития Феодосия Печерского следует, что «ово ли копытьца плетущее и клобукы и ина ручьная дела строящь… Другоицы же в ограде капахуть земленаго ради растения». Там же. С. 330. Киево-Печерский патерик упоминает блаженного Григория, «имеаше мал оградецъ, идее же зелие сеяше и древа плодовита». Киево-Печерский патерик. С. 532. Другой монах, Спиридон, «печаше просхвуры или дрова сек, или тесто месил». Там же. С. 586. Сам игумен Феодосий трудился наравне со всеми, невзирая на свое положение в обители, и, таким образом, личным примером прививал многочисленной братии навыки монастырского коллективизма. В Киево-Печерском патерике находим упоминание о том, что игумен «иногда бо воду нося, иногда же дрова секый, и тако всей братии собою образ подаваше». Там же. С. 460. Феодосий, кроме того, руководил всеми строительными работами в монастыре, принимая в них самое непосредственное участие, а также часто «въ пещьницю исхождааше и съ пекущими веселяшеся духъмь, тесто мешааше и хлебы пека». Житие Феодосия Печерского. С. 388.

Когда наступал час новой молитвы, монахи вновь «вьси въкупе съшедъшеся въ цьркъвь, пения часомъ творяхуть, таче святую служьбу съврьшивъше». Там же. С. 330. Удар в било около полудня собирал иноков к обеду, «вкусивъше мало хлеба и паки делеся своемь къждо имяшетъ». Там же. Послушания продолжались приблизительно до двух-трех часов дня.

Таким образом, большую часть ночи и все утро монахи проводили в молитвах и службах, поэтому для отдыха братии отводилось полуденное время. «Вратарь» запирал монастырские ворота сразу после обеда и не впускал в обитель никого до самой вечерни. В Житии Феодосия Печерского упоминается о распоряжении игумена привратнику: «По отъедеши обеда не отврьзаеть врат никому же, и никто же пакы да не въходитъ в монастырь, дондеже будяще годъ вечерьный, яко да полудьнию сущю почитають братия нощьныихъ ради молитвъ и утрьняго пения». Там же. С. 338. Подобный приказ Феодосия был продиктован и нежеланием того, чтобы «якоже да въ годъ полудьньный не сходят братия из манастыря». Там же. С. 340.

Иноки вновь собирались в храме с заходом солнца. В этот час наступало время новой службы, вечерни, во время которой «въ цьркви яко братии павечерняя молитвы поющимъ». Там же. С. 354. Это занимало приблизительно час-полтора. После окончания службы монахи из храма направлялись в трапезную на ужин и снова возвращались в церковь на так называемое «общее правило», включающее те же поклоны и молитвы. Расходились по кельям примерно в семь вечера. После повечерия инокам было запрещено ходить друг к другу, хотя бы для совместной беседы. Во всяком случае, в Житии Феодосия Печерского упоминается о запрете игумена на подобное времяпрепровождение. Феодосий, наставляя братию, говорил: «И не приходите же отъ келие въ келию, нъ въ своей келии къждо васъ да молитъ бога». Там же. С. 346. Письмо суздальского епископа Симона к печерскому черноризцу Поликарпу среди рассуждений об идеальном, с точки зрения Симона, образе жизни «истинного» монаха содержит осуждение ночных бесед: «Сам мятешися, хощещи же часто исходити от келиа въ келию и сваждати брата с братом, глаголя неполезнаа». Киево-Печерский патерик. С. 480.

Преподобный Феодосий имел обычай каждую ночь обходить все монашеские кельи, желая узнать, как монахи проводят время. «Егда бо услышааше кого молитву творящя, ти тьгда, вставь прославяше о немъ Бога, Егда же пакы кого слышааше беседующа дъва или трие съшедъшиеся въ купе, то же ту, удяривъ своею рукою въ двьри ти, тако отхожааше, назнаменавъ темъ свой приходъ». Житие Феодосия Печерского. С. 336. Утром он призывал виновных для беседы, раскаивающихся прощал, а на других налагал епитимии. В этот отрезок времени можно было поспать, потому что около полуночи снова проходил «будильщик» и начинался новый день. Как видим, на сон отводилось не более пяти-шести часов. Хотя из Жития Феодосия Печерского следует, что «яко да полудьнию сущю почиють братия нощьныхъ ради молитвъ и утрьняго пения». Там же. С. 338.

Следует отметить, что приход в церковь и участие в общем богослужении являлись строжайшей обязанностью для всех иноков без исключения. Можно сказать, что церковное богослужение являлось основой монастырской жизни. Особенно важная роль ему отводилась в общежительных монастырях, к числу которых относился и Киево-Печерский монастырь. Оно имело символическое значение, являясь неким воплощением идеи о том, что коллективная молитва является лучшим путем к спасению, нежели индивидуальная. Подтверждение этого находим в Киево-Печерском патерике, в одном из «Слов» которого подчеркивается, что занятия в келье имели меньшую значимость, чем соборная служба: «Все бо, елико сътвориши в келии, ничто же суть: аще псалтырь чтеши или обанадесять псалма поеши, то ни единому “Господи помилуй” уподобиться съборному». Киево-Печерский патерик. С. 476. Послушания составляли большую часть дня монаха; остальное, свободное от послушаний время, занимали молитвы, так как повседневная жизнь монаха обретает свое истинное значение лишь в молитве и богослужении.

Очень мало времени отводилось на сон, так что монахи нередко спали прямо во время богослужения. В источниках довольно часто встречаются упоминания о спящих во время богослужения монахах. Так, Киево-Печерский патерик отмечает, что, стоя в церкви во время заутрени, какой-нибудь брат «мало постояв и раслабевь умом, вину собе притворивь какову убо, исхождаше ис церкви, и шед спаше и не възвращашеся на пение». Другие же братья стойко переносили время службы, «крепко стоаше в пении своем, дондеже отпояху утренюю, и тогда идяху каждо в келиа своя». Там же. С. 470.

Следует упомянуть о том, что некоторые монахи даже не стремились посещать церковь. Из упоминания Повести временных лет следует, что некто из братии по имени Исакий, охваченный бесами, не желал ходить в церковь, так что монахам приходилось какое-то время силой приводить его в храм. Повесть временных лет. С. 202. Иной раз в источниках можно встретить упоминание о том, как на службе не присутствовал не то что простой монах, но даже сам игумен. Так, Киево-Печерский патерик упоминает, что к началу службы «яко игуменъ не всталъ есть», ее за него проводил «бес», которого распознал один из монахов, находившихся в церкви. Как видим, если сам игумен не был верен монашеским обетам и обязанностям, налагаемым на него этим духовным саном, то что можно говорить о простых монахах, которые, по большому счету, не имели достаточного опыта иноческой жизни.

Некоторые монахи «жизнь свою проводили в лености и грехах». Иные были слабы в своей вере и, будучи «захваченными происками бесов», подчас покидали монастырь. Хотя при пострижении будущие монахи давали обет «бытии в манастыри и до последняго издыхания». Киево-Печерский патерик. С. 524. Самовольно выйти за монастырские ворота означало нарушить данный перед богом обет. Тем не менее, Житие Феодосия Печерского упоминает, что «бе же ту единъ брат слаб сы, иже и часто отбегаше от блаженного монастыря». Житие Феодосия Печерского. С. 360. Здесь же находим другой пример: «Аще къто от святааго стада раслабелъ бе сьрьдцьмъ, отидяше от манастыря». Там же. С. 356. Еще со времен игуменства Феодосия в монастырском уставе закрепилось правило, запрещавшее монаху покидать обитель без разрешения игумена. За самовольный уход из монастыря противившегося монаха ждало наказание. Подобная участь постигла Михаля Тобольковича, который «изыйде по заутрени за ограду манастырьскую». Киево-Печерский патерик. С. 472. Любопытными, на наш взгляд, здесь являются различные символы и ведения, явившиеся монаху «по имени Матфей». Перед уходом Михаля Матфей увидел, как «толпа велика идяше от врат. И, възвед очи свои, и виде единого беса, седяща на свиньи и величающася, и другыа округъ его множество текуще». Там же.

На наш взгляд, подобное видение не случайно. Человек, живший в миру, видевший все разнообразие жизни, становясь монахом, резко отгораживался от нее. Замыкаясь в себе, человек вел иной образ жизни, поэтому в его сознании сравнение прошлого и настоящего было неизбежно. Это сравнение, как и воспоминание о «прошлой» жизни, приводило к искушению, успешно бороться с которым мог далеко не каждый. «Именно стремление к мирским радостям жизни, а не бес, - по справедливому замечанию Л. А. Ольшевской, - помогает монахам перескочить через монастырскую стену». Ольшевская Л. А. Типолого-текстологический анализ списков и редакций Киево- Печерского патерика // Древнерусские патерики. М., 1999. С. 271. Таким образом, видение, явившееся Матфею, - это ни что иное, как символ, выражающий искушение и духовную слабость монаха бороться с ним. Возможно, поэтому-то столь частыми были уходы из монастыря, но, несмотря на это, ушедших иноков «игумен строго поучал», наставляя их в «истиной вере», убеждая, что всё, что вне монастыря - тленно, невечно, греховно.

Собственно говоря, монахи, приняв постриг, не стремились к точному соблюдению всех пунктов «строгого устава». А. С. Хорошев по этому поводу писал, что «под монашеской рясой стучало человеческое сердце, а под монашеской отрешенностью нередко скрывался темперамент политического бойца, остроумного и яркого публициста». Хорошев А. С. Политическая история русской канонизации XI-XVI вв. М., 1986. С. 40-41.

Многие монахи, вступавшие в монастырь, сохраняли при себе значительную часть своего имущества, а не имевшие - «тужили по нему». Например, уже упоминаемый нами Еразм, отдавший все свое имущество на церковь, «въ всяко небрежении и бещинно дьни своа проводи». Киево-Печерский патерик. С. 514. Монах по имени Арефа был «скупъ и немилосердъ». Там же. С. 510. Федор оказался соблазнен сребролюбием: найдя клад в своей пещере, он хотел тайно покинуть монастырь, и, «въземши злато и отьити на ину страну». Там же. С. 572. Подобный образ жизни вел один из черноризцев - духовный сын старца Онисфора, который «не истинною подражаше житие того святаго, постъникъ сый являася лжею и целомудръся торя, в тайне же ядый и пиа и сквръно живый». Там же. С. 484. Из Киево-Печерского патерика узнаём, что этот чернец подвизался в монастыре в игуменство Пимена, то есть в период приблизительно с 1132 по 1141 год.

Анализируя все вышесказанное, мы можем сделать вывод о том, что к середине XII в. в Киево-Печерском монастыре окончательно оформились процессы, обозначившие отход от строгих положений Студийского устава, определявших и регулирующих нормы монашеской жизни. Братия начинала пренебрегать прежними правилами монастырской жизни, отклоняться от них. Появился соблазн стяжательства, исказивший духовные представления.

Намек на подобный процесс находим в «Похвале Феодосию Печерскому», составленной Нестором: «Аще бо и от пути заповедей господних уклонихомся и устава тобою преданнаго леностию не исправихомъ». Там же. С. 464. Как видим, монахи позабыли не только устав, но и заповеди Христа, называвшие лень одним из семи смертных грехов. Другой пример из той же «Похвалы»: «Въздвигнеши умъ нашь, падший леностию на земли». Там же. С. 468. При всем том пиетете, с которым источники говорят о монахах, они, помимо воли авторов, предстают людьми ленивыми. Таким образом, мы можем говорить о так называемом омирщении монастырского быта, о монахов.

На наш взгляд, монахов «испортили» деньги и ценные вещи, соблазн стяжательства стал приводить к еще большему забвению заветов труженичества и любви. Таким образом, мы можем говорить о том, что со времени игуменства Феодосия монашеский образ жизни значительно отличался от того идеала, который в своем послании к печерскому черноризцу Поликарпу описывал епископ Владимирский и Суздальский Симон. Еще больше укрепляется связь с миром и мирским обществом. Монахи все больше интересуются земным, отходя от духовного, так как «яко спона естъ миръскыми пекущуся заповеди божественнаа исправити». Там же. С. 458.

В. А. Зоц по этому поводу писал, что «иноки занимались только делами житейскими и проводили жизнь во всяком бесчинии». Зоц В. А. Православие и культура. Факты против домыслов. Киев, 1986. С. 88. На наш взгляд, правильнее всего характеризуют монашествующий состав Киево-Печерского монастыря слова епископа Симона: «От таковыа высоты въ глубину житейскую въпадшим». Киево-Печерский патерик. С. 494. В этой связи становятся понятными и наставления Афанасия, данные им перед смертью остальной братии: «Имейте послушание въ всем къ игумену, и кайтеся на въсякъ час и молитеся господу Иисусу Христу, и пречистей его матерее и преподобным Антонию и Феодосию. Се бо более всех вещей три сиа вещи суть». Там же. С. 496.

Соотнеся довольно разрозненные известия источников друг с другом, мы пришли к выводу о том, что в Киево-Печерском монастыре, в рамках выбранного нами для исследования временного промежутка, условно можно выделить две группы монахов: «Бывших прежде закона и по законе угодивших богу». Там же. С. 486. Мы считаем, что под словом «закон» здесь, в первую очередь, следует подразумевать монастырский устав. К первой группе относятся первые ученики Антония и Феодосия, которые несли в себе идеалы аскетизма и реально воплощали их в жизнь. Иными словами, они «еже ходиша бес порока по стезям правды». Там же. С. 466. Для этой группы было характерно строгое соблюдение всех норм и правил, которые существовали в монастыре. Ко второй группе можно отнести монахов, пришедших в монастырь в конце XI - начале XII века. Это было новое поколение подвижников, которое не прошло обучения иноческой жизни. Это поколение привнесло определенные послабления в монастырский образ жизни, в выполнение монашеских обетов. Несмотря на свое пребывание в монастыре, молодые монахи не были тверды в своем желании идти до конца по пути спасения. Их постоянно пленяют искушения, которые, судя по Киево-Печерскому патерику, «различными помыслы стреляють сердца наша и отводят ны божиа разумениа и любити нудят ны мимотекущаа и тленаа, и до конца погружают ны въ глубине греховней». Там же. С. 464.

Под влиянием этих и других факторов, у каждого из обитателей монастыря складывалось собственное представление о любви к ближнему и о нормах христианской морали. Помимо этого, на жизнь монашеской общины определенный отпечаток накладывала социальная неоднородность братии, которая, безусловно, определяла особенности взаимоотношений между монахами, на которые огромное воздействие оказывала жизнь сообща, заставлявшая монаха в молчании терпеливо выносить странности, недостатки, грехи, немощи всех и каждого. Кроме того, определенное воздействие оказывала та внутренняя борьба, которую монах каждый момент должен был вести с самим собой, со своим нетерпением, негодованием, своими вспышками гнева, своим изнеможением. Проблема отношения внутри братии постоянно в той или иной степени затрагивалась нами при изучении других аспектов повседневной монашеской жизни. На наш взгляд, необходимо более полное изучение этой проблемы, которая является более противоречивой.

В Киево-Печерском патерике можно найти следующие утверждения: «И вси в любви пребывающа, меньшии покаряющеся старейшим, не смеющее пред ними глаголати, но все съ покорением и послушанием великым тако же и старейшие имеаху любовь к меньшим, наказующе их и утешающее, яко чадо своя възлюбленнаа. И аще который брать впадал в некое съгрешение, и утешаху его и того единого епитемию разделяху любо трие или четыре, за великую любовь. Такова башеть божественна любовь в той святей братии въздръжание же и смирение». Там же. С. 468-470.

На наш взгляд, это несколько идеализированное суждение, которое нельзя целиком принимать на веру. Кроме того, оно не находит подтверждения среди других известий источников, касающихся взаимоотношений внутри братии, и даже опровергаются ими. Таким образом, приходим к противоречию, из которого следует идеализация, преувеличение действительности, допущенное автором, призванное, прежде всего, возвысить монашество из обыденной среды, являющей собой образец другой жизни, противопоставляемой в сознании остального мира существующей действительности.

Скорее всего, авторы Киево-Печерского патерика выдавали желаемое за действительное. Хотя из источников, в частности, из Жития Феодосия Печерского и Киево-Печерского патерика, видно, что Феодосий заботился об этом аспекте повседневности. Во взаимных отношениях монахов Феодосий проповедовал покорность и смирение, которые выражались в том, чтобы иноки при встрече «въ съмерении же да покланяете къждо другъ къ другу», держа при этом «руце съгъбене напрьсьхъ своихъ къжьдо да имате». Житие Феодосия Печерского. С. 392. Монах не должен был поддаваться «скорому гневу», ему следовало терпеть «досажение» со стороны других. Киево-Печерский патерик. С. 478.

Несмотря на существование такого взаимопонимания в монашеской общине, в Киево-Печерском патерике довольно часто встречается образ недовольного и честолюбивого монаха: «Даднесь кротокь - и утро яръ и золъ, въмале молчание - и пакы роптаниена игумена». Там же. С. 476. Возможно, что некоторые моменты и процессы в отношениях братии могли быть на начальном этапе жизни монастыря, но, очевидно, со временем могли подвергнуться изменению под воздействием новых веяний, так или иначе влияющих на монастырь и его обитателей в процессе исторического развития. В результате монахи стали ленивы, небрежны, лицемерны, завистливы, злы и корыстолюбивы.

В Житии Феодосия Печерского находим упоминание о том, как «се бо пакы бысть пакость творящемъ бесомъ въ храмъ, идее же хлебы братия творяху: овогда муку расыпающе, овогда же положенный квасъ на съетроение хлебомъ разливааху и ину мъногу пакость творящее беша». Житие Феодосия Печерского. С. 336. Мы считаем, что здесь сквозь выдумку автора угадываются явные человеческие черты, реальные человеческие отношения. Сопоставляя разрозненные фрагменты источников, мы можем сделать вывод о том, что большая часть братии с пренебрежением относилась к больным, к нищим и тем, кто прежде был богат, но дошел до нищеты. Очевидно, что такие люди не находили поддержки и не пользовались уважением среди других, пребывавших в монастыре. Монахи проявляли свое милосердие по отношению друг к другу, если при этом учитывались их интересы, если этот душевный порыв будет вознагражден.

В этой связи уместно вспомнить уже приводимый выше фрагмент из Киево-Печерского патерика о том, что богатым всякий старается послужить как в жизни, так и при смерти, чтобы получить что-нибудь в наследство. Киево-Печерский патерик. С. 496. В этом как раз и проявлялась монашеское корыстолюбие, которое так не соотносится с нормами христианской морали.

Говоря о взаимоотношениях внутри братии, следует подчеркнуть их постоянную изменчивость: от любви, покорности и почтительности друг к другу, до открытой вражды, пренебрежения, сквернословия и ненависти. Таким образом, несмотря на принятие Студийского общежительского устава, в Киево-Печерском монастыре общежитие, каким первоначально виделся Феодосию монастырь, как таковое не существовало, ибо рядом уживались богатство и бедность, искреннее подвижничество и отнюдь не христианская алчность.

Великие подвиги одних совершались на фоне слабости и своеволия других, многие из которых «нерадением жите, в всяком небрежении и бещинно дьни своа проводи». Там же. С. 508. Б. А. Романов считал, что «трудности в монастыре возникали из-за сложного социального состава и окружения монастыря». Романов Б. А. Люди и нравы Древней Руси. Историко-бытовые очерки XI-XII вв. М., 1966. С. 157. На наш взгляд, подтверждением вышеприведенного суждения является небольшой фрагмент из Киево-Печерского патерика из «Слова» о Лаврентии-затворнике, согласно которому некий бесноватый при приближении к монастырю стал вопить, что «в манастыри же триидесятих едеинх боюся, съ прочими же борюся… Бе бо тогда всех черноризець в печере 100 и 80». Киево-Печерский патерик. С. 520. Таким образом, в конце XI - начале XII в., то есть в игуменство Никона или его преемника Иоанна, только тридцать монахов из братии вели истинно монашеский образ жизни, остальные же подражали ему, будучи подвержены различным слабостям, постоянно находились во власти искушения.

Поп Тит жил в ненависти и вражде с диаконом Евагрием, хотя они были «два брата по духу… Имяста любовъ велику и нелицемерну межди собою… Но, однажды диаволъ сътвори има вражду и ненависть». Там же. С. 512. Феофил, поддавшись гневу, не заслужил смерти без покаяния. Еразм, отдавший все свое имущество на церковь, стал «жите в всяком небрежении и бещинно». Там же. С. 508. Инок Арефа «бе скупь и немилосердъ, и никогда же подаде ни единое цяты убогому». Там же. С. 510. Федор, соблазненный сребролюбием, хотел «въземши злато и отьити на ину страну». Там же. С. 574. Они не могли согласиться со строгой жизнью в нищете и скудости, и в монастыре продолжали заниматься обычными мирскими делами.

В монастыре были случаи воровства. Предпосылки для этого во многом создавались социальной неоднородностью братии. И. У. Будовниц отмечал, что «одни монахи сохраняли при себе свое имущество, другие, не имея у себя никаких средств, подвергались сильному искушению присвоить в некотором смысле стяжания других. Некоторые просто занимались воровством». Будовниц И. У. Монастыри на Руси и борьба с ними крестьян в XIV-XVI вв. М., 1966. С. 108-109. Причем, они воровали не только друг у друга, но и обкрадывали монастырь. Несколько упоминаний об этом есть в Киево-Печерском патерике. Одно из них гласит, что «некто бо от братиа в тайне украд хлебъ» Киево-Печерский патерик. С. 556. у черноризца Прохора, который тот приготавливал из лебеды. Другой случай воровства, описанный в Киево-Печерском патерике, происходил с ведома игумена, который «повеле иному брату се сътворити: въ тайне хлебъ взяти». Там же. Еще одно упоминание говорит уже о черноризцах, обкрадывавших монастырь. Замечу, что подобные деяния не оставались безнаказанными, а, черноризцы, «обличена бывша, и от всех вещей отпадоша, и изгнание быста от манастыря Печеръскаго». Там же. С. 594.

Таким образом, за исключением немногих личностей, которым дано было свыше достичь высшего монашеского идеала, кроме бедняков, слабых духом и телом, неспособных к труду в обществе - монастырь был наполнен, в основном, людьми, представлявшими о себе то, чего не было на самом деле. Так можно охарактеризовать практически всю монастырскую братию, состоявшую из ста восьмидесяти человек, кроме тех тридцати монахов, которые все же вели истинно монашеский образ жизни.

Вообще монашество, как социальная группа, несла в себе тысячи знаковых символов, отражавших главное в их жизни - идеал бедности, смирения, покорности. Кроме молитв, церковных служб и послушаний, не менее существенными особенностями повседневности и монашеского быта выступали одежда и пища. Простому обывателю внешний облик монаха, должно быть, казался очень странным.

По выражению Г. Г. Прошина, «одежда, конечно же, не делает монахом, но одеяния монашества, как всякая форменная одежда, призваны демонстрировать миру и воспитывать в самом иноке определенные жизненные ценности, определенное мироощущение». Прошин Г. Г. Черное воинство. Русский православный монастырь: Легенда и быль. М., 1988. С. 254. В монастыре, как правило, все носили одинаковую и самую простую одежду. Все необходимое для жизни иноки получали из общих средств монастыря. Полный православный богословский словарь. М., 1992. Т. 2. С. 252.

В источниках есть упоминание о разных фрагментах монашеского костюма. Эти разрозненные описания дают нам возможность составить определенное представление об особенностях монашеской одежды. Такие церковные историки, как Макарий и М. В. Толстой, отмечали, что «братия обители делилась на четыре «класса». Одни еще не были пострижены и ходили в мирской одежде; другие, хотя и не были пострижены, но ходили в монашеской одежде; третьи были уже пострижены и носили мантию; четвертые были облачены в великую схиму. Это были как бы четыре степени иноческой жизни». Макарий. История русской церкви: В 3-х кн. М., 1995. Кн. 2. С. 157. См. также: Толстой М. В. Рассказы по истории русской церкви. М., 1991. С. 250.

Указание на подобное деление братии на четыре «класса» находим в Житии Феодосия Печерского. Из него следует, что если кто приходил к Феодосию, желая стать монахом, то он «не ту абие постригаши его, но повелеваше ему в своей одежи ходити, дондеже извыкняли весь устой монастырьскый. Таче по сихъ обличашети и в мьнишьскую одежю и тако паки в всех служьбах искушашети и, ти тьгда остриг, и облочашети и в мантию (малая схима - Н. В.). Дондеже пакы будяше чьрньц искусьн житием чистьмь си ти тъгда сподобешети и приятии святую схиму (обычно через четыре года - Н. В.)». Житие Феодосия Печерского. С. 334.

Этот фрагмент из Жития Феодосия Печерского позволяет нам составить представление о правилах приема в монастырь и о самом обряде пострига. Замечу, что вся церемония пострижения была очень символичной. Во-первых, при пострижении инок облачался в специальные одежды, предусмотренные в подобном случае. В Киево-Печерском патерике, в «Слове» о пострижении Пимена, упоминаются такие ее атрибуты, как «свита, мантия и куколь». Киево-Печерский патерик. С. 598. Во-вторых, другим непременным атрибутом пострижения было «Еуангелие». Там же. И, в-третьих, во время самой церемонии пострижения иноку задавались приличествующие данному случаю вопросы, характер которых говорит о стремлении постригавших убедиться в твердости желания инока стать монахом. Согласно Киево-Печерскому патерику, во время обряда пострижения Пимена «начаша въпросы творити: «Что прииде, брате, припадаа къ святому жерьтвеннику сему и къ святей дружине сей? Желааши ли сподобиться мнишескому великому ангельскому образу?» И проча вся по ряду сътвориша, яко же есть писано, так же въ великый образъ постригоша его». Там же. С. 600.

Судя по немногочисленным описаниям источников, одежда монахов была очень проста, лишена всякой внешней привлекательности, украшений, нарядности. Она изготавливалась из самых простых и дешевых тканей.

В Киево-Печерском патерике и Житии Феодосия Печерского неоднократно подчеркивается бедность и ветхость монашеского одеяния. Патерик упоминает о том, что монахи ходили «в сих исплатанных рубищах». Там же. С. 505. Житие Феодосия Печерского содержит упоминание о том, что одежда игумена «была бе худа и сплатана,… и бытии он яко единь от убогых», Житие Феодосия Печерского. С. 300. и многие неразумные «о сей одежи худей ругахуся ему, укоряющее его». Там же. С. 344.

Как видим, в источниках всячески подчеркивается ветхость и бедность монашеского одеяния. На наш взгляд, это является вполне закономерным явлением, так как, уйдя в монастырь, человек отрекался от всех мирских благ, помышляя только о спасении своей души, а для этого необязательно «ризами красными украшашися», Киево-Печерский патерик. С. 506. чтобы не впасть в искушение.

Интересную точку зрения по поводу непритязательности монашеского одеяния высказывал В. Н. Топоров. Он «сравнивал «заплатанные рубища» монахов и «худые ризы Иисуса Христа - как символ отказа от социально престижного, как символ смирения и «убожения». Именно «одежда худа», по мнению В. Н. Топорова, становится знаком духовного выбора, новой нравственности». Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. М., 1995. С. 656-657. В. В. Долгов также указывал на то, что «костюм для средневекового человека имел большое значение, и был непосредственно связан с социальным статусом человека. Облачение послушника при пострижении в специальные одежды символизировало отречение от своего прежнего состояния и указывало на изменение его социального статуса». Долгов В. В. Очерки истории общественного сознания Древней Руси XI-XIII вв. Ижевск, 1999. С. 119.

Помимо многочисленных упоминаний о бедности монашеского одеяния, в источниках довольно часто упоминаются «чернеческие черныя ризы». Киево-Печерский патерик. С. 504. Очевидно, их можно рассматривать как своеобразный мистический аналог воинской формы, ибо монашество - это воинство христово. Судя по данным Киево-Печерского патерика, облачение в черные ризы должно было избавить монаха от мук, от желания творить недуховное, от мыслей о земном и окончательно укрепить его на пути духовного совершенствования. После того, как послушник принимал постриг, давая обеты монашеской жизни, он облачался в одежды иного рода, свидетельствующие об этом. Помимо уже перечисленных атрибутов монашеского костюма, следует также назвать «свиту из грубой ткани» и «власяницу». Замечу, что власяница не являлась обязательным атрибутом монашеской одежды, и монахи носили ее по собственному желанию, хотя в Киево-Печерском патерике довольно часто встречаются упоминания о том, что тот или иной монах облекся во власяницу. Судя по Житию Феодосия Печерского, власяница изготавливалась из «колючей шерсти» и одевалась на голое тело. Поверх власяницы носили либо «свиту волотняну», Повесть временных лет. С. 208. либо «свиту тесну». Киево-Печерский патерик. С. 610. На голове монахи носили либо клобук, который в источниках упоминается как «шлем спасения», Житие Феодосия Печерского. С. 326. либо куколь - остроконечный капюшон, глухо закрывающий голову и плечи. Обут монах был в сандалии или башмаки.

Помимо письменных источников, определенные представления об одеяниях монахов нам дает икона Богоматерь Свенская (Печерская). На иконе, кроме Богоматери с младенцем Христом, изображены основатели Киево-Печерского монастыря Антоний и Феодосий. Икону долгое время датировали концом XIII века. В 80-90-е годы XX в. появились исследования, в которых икона довольно убедительно датируется концом XII века. Овчинников А. Н. «Пантелеймон» из ГМИИ и «Богоматерь Печерская» из ГТГ в свете реставрационного исследования // Русское искусство XI-XIII вв. Сб. ст. М., 1986. С. 46-60. См. также: Розанова Н. В. Некоторые итоги исследования физическими методами древнейших русских икон // Там же. С. 166-178. Данное иконографическое изображение представляет для нас большую ценность, поскольку позволяет сделать определенные выводы о внешнем облике монахов, основанные не только на предположениях автора и кратких характеристиках письменных источников. Внимательно изучив икону, мы еще раз убедились в том, что монахи действительно были облачены в «черные ризы», очень простые и недорогие. Кроме того, из анализа изображений Антония и Феодосия мы можем заключить, что одежда не была одинаковой для всех монахов. Это обстоятельство, в свою очередь, может указывать на существование в монастыре своеобразных ступеней монашеской жизни: от простого послушника до великосхимника. О том, что Антоний был облачен в великую схиму, свидетельствуют такие атрибуты его монашеского одеяния, как рубаха, мантия, куколь. Что касается Феодосия, то он был, скорее всего, малосхимным монахом, так как, судя по изображению, был пострижен и облачен в мантию.

Все элементы монашеского костюма глубоко символичны. Например, мантия - плащ без рукавов, закрывающий всю фигуру - символ того, что инок отделен от мира. Другой пример - власяница. Е. В. Романенко называет власяницу «тягчайшим оружием в битве духовной». По своему внешнему виду она напоминала кольчугу, связанную из колючей шерсти. Надевали власяницу прямо на голое тело, под свитку, для укрощения плоти. Романенко Е. В. Повседневная жизнь русского средневекового монастыря. С. 285. Л. П. Карсавин отмечал, что «власяницу делали из козлиной шерсти. В сознании средневекового человека козел символизировал сладострастие, следовательно, власяница вполне соответствовала своему назначению, являясь гомеопатическим средством смирения плоти». Карсавин Л. П. Монашество в средние века. М., 1992. С. 165.

Даже черный цвет монашеского одеяния был знаком смирения и печали, знаком отречения от мира. Облачаясь в черные ризы, монах словно умирал для мира, ради спасения души и служения богу. Одежда отличалась своей необыденностью, некоторой мрачностью, подчеркивая тем самым «инаковость» монашеской жизни. Для простого обывателя по-особому одетый человек был почему-то особенным, не от мира сего. Поэтому вид монаха, одетого с ног до головы во все черное, мог внушать ему определенный суеверный страх, о чем упоминается в Повести временных лет, и уже приводилось нами выше. Надо признать, что облаченный в черные убогие одежды, с небрежным видом, печальным и потупленным в землю взором, монах выглядел своеобразно.

Очень простой была и монастырская еда. Еще когда монахи жили в пещере, то есть до 1062 г., «ядь ихь бе ръжанъ хлебь тъкмо, ти вода. Въ субботу же ти въ неделю сочивава вкушахуть; многажьды же и въ та дьни не обретъшюся сочиву, зелие съваривъше едино и то ядяху». Житие Феодосия Печерского С. 330. Со временем пища стала более разнообразной. Хотя монашеская еда, по уставу, должна была быть простой и недорогой. Пища была довольно разнообразной и максимально полезной. Причем обязательно учитывалось, что не все могут есть одно и то же, потому что «ови бо бяху постницы,… инии ядяхуть хлеб с водою, инии же зелие варено, друзии же сурово». Киево-Печерский патерик. С. 468. Например, «Дамианъ презвитер яко разве хлеба и воды ничтоже ядяще до дьне смерти своея». Там же. С. 470.

Судя по многочисленным упоминаниям источников, основу монашеского ежедневного рациона составляли «суровое зелие и сухый хлеб», Там же. С. 500. «укруха хлеба и сочиву». Там же. С. 476. Прохор-черноризец «николи же хлеба въкуси, разве просфоры, ни овощи никакова же, ни питна, точию лободу и воду». Там же. С. 555. Подобное можно рассматривать как особый вид подвижничества. Даже сам Феодосий «еда хлебъ сухъ и зелие варено без масла и воду пия - се же ядь его бе вьсегда». Житие Феодосия Печерского С. 362.

По обыкновению, к обеду в монастыре подавали «хлебъ, сочиво и мало рыбъ». Там же. С. 356. Правда, иногда монахам на трапезу предлагали «съваривъше пьшеницу, ти ту, съмедъмь». Там же. С. 360. Пили монахи, по обыкновению, воду или квас. Медом, хранившимся в монастырских погребах, обычно угощали высокопоставленных гостей, посещавших монастырь: князя и его спутников, Там же. С. 412. монахам он подавался только по большим праздникам. Вино, как правило, было предназначено для совершения церковных служб и божественных литургий. Упоминаний о том, что монахи пьют вино, в источниках нет.

Различные церковные праздники также вносили свои коррективы в привычный монашеский рацион. Согласно Повести временных лет, «постное бо время очищает ум человеку». Повесть временных лет. С. 198. Пост следовало проводить «в молитвахъ нощных и дневных, блюстися от помыслъ скверньных, от бесовьскаго насеянья. И к симъ воздержанье имети от многаго брашна; въ яденьи бо мнозе и питья безмерне». Там же. С. 196. В первую неделю великого поста постились особенно строго. Феодосий не требовал ничего сверх меры, так как «не хощет бо богъ гресь силу поста или труда», Киево-Печерский патерик. С. 500. поэтому в пятницу этой недели, согласно Житию Феодосия Печерского, у него было заведено предлагать братии «хлеби чисти зело, друзии же от нихъ съ медемъ и съ макъмь твореше». Житие Феодосия Печерского С. 364.

Таким образом, мы можем говорить о том, что монастырский быт имел свои особенности. Он характеризовался существованием достаточно суровых порядков. Основными занятиями монахов были церковные службы, молитвы и различные послушания. Все в монастыре должно было совершаться в строго определенное время. Все, что окружало монаха, наполняло его повседневную жизнь, было глубоко символично и отражало главное: бедность и смирение.

П оявление первых монастырей на Руси относится к эпохе Владимира, крестителя Руси, а при его сыне, Ярославе Мудром, монашеская жизнь уже была весьма разнообразной. Иногда монашествующие жили вблизи приходских церквей в кельях, которые каждый ставил для себя, они пребывали в строгой аскезе, собирались вместе на богослужение, но не имели устава и не давали иноческих обетов.

Были пустынножители, пещерники (древнерусск . печерник). О существовании на Руси этой древнейшей формы монашества мы знаем из рассказа «Повести временных лет» об Иларионе, который жил в пещере до поставления в митрополиты в 1051 г. Позже в его пещере поселился Антоний, придя на Русь с Афона.

Были ктиторские монастыри, то есть основанные князьями или другими богатыми людьми. Так, в 1037 г. Ярослав Мудрый заложил в Киеве монастыри св. Георгия и св. Ирины (христианские имена князя и его супруги). Первый был расположен близ Софийского собора, второй - у Золотых ворот. Сыновья Ярослава также были ктиторами.

Большинство монастырей были мужские, но к концу XI в. появились и женские: Всеволод Ярославич построил возле церкви Св. апостола Андрея монастырь, в котором постриглась его дочь Янка, и эту обитель стали называть Янчин монастырь.

Ктиторские монастыри в домонгольской Руси преобладали. Игумены их были тесно связаны с княжескими династиями, что давало им некоторую самостоятельность по отношению к митрополиту, но ставило в зависимость от князей. Эти монастыри были родовыми усыпальницами, местом пребывания в старости, имели больше средств, чем другие, возможность поступления в них была обусловлена размером вклада, который вносил будущий инок.

К ак ни странно, в ранний период совсем немногие монастыри были основаны самими монахами. Один из таких - Киево-Печерский монастырь - был основан Антонием и его учеником Феодосием, которые считаются основоположниками монашества на Руси.

Символично, что Антоний и Феодосий Печерские носили те же монашеские имена, что и отцы восточного монашества - преп. Антоний Великий, глава египетских анахоретов, и преп. Феодосий Иерусалимский, устроитель палестинского общежительства. Современники видели в этом связь с истоками монашества, об этом упоминают Киево-Печерский патерик - первое монашеское жизнеописание и Повесть временных лет - первая русская летопись.

Киево-Печерская лавра

Антоний был родом из Любеча, в молодом возрасте ушел на Афон, там принял монашество, научился правилам иноческого жития, а затем получил повеление от Бога возвратиться на Русь. Один из святогорских старцев предрек ему: «яко от тебе мнози черньци быти имуть». Придя в Киев, Антоний ходил по монастырям в поисках места подвижничества, но «не возлюбил» ни одного из них. Найдя пещеру Илариона, он поселился в ней.

Антоний вел строгую подвижническую жизнь, ежедневно и еженощно пребывая в трудах, бдении и молитве, питался хлебом и водой. Вскоре вокруг Антония собралось немало учеников, он наставлял их, некоторых постригал в монахи, но игуменом их стать не хотел. Когда число монахов достигло двенадцати, Антоний поставил игуменом Варлаама, сына боярина, а сам удалился в дальнюю пещеру, чтобы жить отшельником.

Киево-Печерская икона Богоматери с преп. Антонием
и Феодосием Печерскими. Ок. 1288

Преемником Варлаама стал Феодосий, один из самых юных учеников Антония. Когда он стал игуменом, ему было всего 26 лет. Но при нем число братии возросло с двадцати до ста человек. Феодосий очень заботился о духовном возрастании монахов и об устроении монастыря, строил кельи, а в 1062 г. заложил каменный храм Успения Богородицы. При Феодосии Печерская обитель получает общежительный устав по образцу Студийского монастыря в Константинополе и становится самым крупным монастырем в Киеве. Феодосий был талантливым церковным писателем, оставил немало духовных сочинений.

О жизни монастыря мы узнаём из «Киево-Печерского патерика». Это сборник, основой которого стали послания владимирского епископа Симона, также постриженика этого монастыря, и киево-печерского монаха Поликарпа. В этих посланиях содержатся рассказы об истории обители. Авторы жили в XIII в., но использовали записи, ведшиеся в монастыре с XI в.

Из «Патерика» мы узнаем, сколь разнообразен был состав монахов Киево-Печерской обители: здесь были не только русские, но и греки, варяги, угры (венгры), евреи. Монахами становились бедные крестьяне, зажиточные горожане, купцы, бояре даже князья. Среди печерских иноков был первый русский иконописец Алипий, врач Агапит, летописец Нестор, Кукша, просветитель вятичей, Прохор Лебедник, во время голода испекавший для киевлян сладкий хлеб из горькой лебеды. Здесь были книжники и проповедники, миссионеры и затворники, молитвенники и чудотворцы.

П оначалу монастыри создавались в Южной Руси: в Чернигове Болдинский (Елецкий) в честь Успения Богородицы, в Переславле Св. Иоанна, во Владимире Волынском Святогорский монастырь и др. Постепенно обители стали появляться и в северо-восточных землях: в Муроме в домонгольский период основан Спасский монастырь, в Суздале - Св. великомученика Димитрия Солунского и др.

Свято-Успенский Елецкий женский монастырь в Чернигове

Монашество очень быстро становится широко распространенным явлением на Руси. По данным летописей, в XI в. было 19 монастырей, накануне монголо-татарского нашествия - более ста. К середине XV в. их было 180. За последующие полтора столетия открылось около трехсот, один только XVII век дал 220 новых обителей. Накануне революции в Российской империи насчитывалось 1025 монастырей.

Н овгород был вторым по значению городом Древней Руси, и в домонгольский период здесь находилось 14 иноческих обителей. Одним из древнейших новгородских монастырей был Юрьев. Согласно преданию, его основал Ярослав Мудрый, но самое раннее сохранившееся упоминание относится к 1119 г., когда игумен Кириак и князь Всеволод Мстиславич заложили каменную церковь во имя св. Георгия.

Собор Рождества Богородицы Антониева монастыря в Великом Новгороде

Значительное число монастырей было основано богатыми новгородцами, а Антониев монастырь заложил Антоний Римлянин (по преданию, он прибыл из Рима на камне). Антониев монастырь впервые упоминается в летописи в 1117 г., когда в нем появился первый каменный храм, но возведение деревянных построек относится к более раннему времени. Сохранилась духовная грамота монастыря, содержащая одно из первых в русской истории выступлений против поставления игумена князем или епископом «по мзде» и «по насилию». Таким образом, демократические традиции Новгорода проявлялись и в жизни монастырей.

Среди новгородских обителей, созданных подвижниками, самым известным был Преображенский Хутынский монастырь. Его основатель Варлаам (в миру - Алекса Михайлович), уроженец Новгорода, сын богатых родителей, под влиянием «божественных» книг еще в детстве почувствовал влечение к иночеству. По смерти родителей раздал имение и поступил на послушание к старцу Порфирию (Перфурью), через некоторое время он ушел на холм Хутынь (слав . худое место), в десяти верстах за городом, и стал жить уединенно. К нему стали приходить ученики, и постепенно образовался монастырь. Преподобный всех принимал, учил избегать неправды, зависти и клеветы, лжи, иметь кротость и любовь, вельмож и судий наставлял праведно судить и не брать мзды, бедных - не завидовать богатым, богатых - помогать неимущим.

М онгольское нашествие нарушило естественное течение монастырской жизни на Руси, многие обители пострадали от погрома и разорения, не все монастыри были впоследствии восстановлены. Возрождение монашества началось во второй половине XIV в., и связано оно с именами свт. Алексия, митрополита Московского, и преп. Сергия Радонежского.

От монголо-татарской эпохи сведений о монастырях осталось мало, но значение монашества в духовной и социальной жизни в это время возрастает, оно становится духовно консолидирующей силой общества. Меняется и характер монастырей. Если в начальный период монастыри были в основном городскими или располагались близ городов, то с XIV в. больше появляется «пустынных» обителей. Пустынью на Руси называли уединенное место, вдали от городов и сел, чаще всего это был дикий лес.

Основатели этих монастырей, как правило, очень яркие личности, наиболее известные - Сергий Радонежский и плеяда его учеников и последователей, инициаторов духовного подъема на Руси в конце XIV-XV веке. Личность Сергия была настолько притягательна, что даже те, кто не имел иноческого призвания, хотели жить возле него. Основанный им Троицкий монастырь со временем вырос в Троице-Сергиеву лавру, жемчужину в ожерелье российских монастырей (подробнее см. статью на с.10–11).

В середине XIV в. началось активное освоение и заселение местности вокруг Троицкого монастыря: крестьяне расчищали лес под пашню, ставили здесь села и дворы, и некогда пустынная местность превратилась в заселенный и освоенный край. Крестьяне не только приходили на богослужение в монастырь, но и стремились помогать монахам. Однако в монастыре существовала строгая заповедь игумена: даже в случае самого крайнего оскудения «не выходить из монастыря в то или иное село и не просить у мирян хлеба, но ожидать милости от Бога». Просьба о подаянии, а тем более требование вкладов и пожертвований были строго запрещены, хотя добровольные приношения не отвергались. Для Сергия был свят древний монашеский идеал нестяжательства, но в практике многих монастырей он нарушался.

Через сто лет после Сергия вопрос о монастырском имуществе приведет к расколу монашества на две партии - нестяжателей во главе с Нилом Сорским, проповедовавшим бедность и независимость монастырей, и иосифлян во главе с Иосифом Волоцким, отстаивавших право монастырей на владение имуществом.

Сергий Радонежский почил в глубокой старости, причислен к лику святых в 1452 г. Кроме Троицкого, Сергий основал еще несколько монастырей, в частности Благовещенский в Киржаче, где игуменом поставил своего ученика Романа. Другого ученика - Афанасия он поставил во главе Высоцкого монастыря в Серпухове. Савва Сторожевский стал игуменом в Звенигороде (см. статью на с. 18), а племянник Сергия Феодор (впоследствии епископ Ростовский) возглавил Симонов монастырь в Москве.

М онастырское движение особенно активным было на Севере, монахи способствовали освоению новых земель, несли цивилизацию и культуру в те места, где прежде было пустынно или жили дикие языческие племена. Одним из первых подвижников, ушедших на Север, был Димитрий Прилуцкий, основавший в 1371 г., в пяти верстах от Вологды, в излучине реки, Спасо-Прилуцкий монастырь. В 1397 г. пришли в Вологодский край еще два ученика Сергия - Кирилл и Ферапонт, первый заложил на берегу Сиверского озера монастырь во имя Успения Богородицы (Кирилло-Белозерский) (см. статью на с. 16), второй - на берегу Бородаевского озера Богородице-Рождественский (Ферапонтов).

В XV веке в Северной Руси появляются Череповецкий Воскресенский монастырь, Никитский Белозерский монастырь на р. Шексне, Благовещенский Ворбозомский, Троицкий Павло-Обнорский и др. Первостепенная роль в монастырской колонизации принадлежала Соловецкому монастырю, основанному в 1420-е гг. свв. Зосимой и Савватием. Он имел ведущее значение в освоении Беломорского края.

Чудов монастырь. Старинная открытка. Москва

В XIV в. митрополитом на Руси был Алексий, выходец из старинного боярского рода Плещеевых, один из самых образованных людей своего времени. Он принял постриг в Богоявленском монастыре в Москве и 24 года занимал митрополичью кафедру. Будучи мудрым политиком, он сохранил любовь к монашеской жизни и всячески способствовал устроению монастырей, видя в них благотворное, нравственное влияние на общество. Им был основан в Московском Кремле монастырь во имя Чуда Михаила Архангела в Хонех (Чудов монастырь).

С ним связана интересная история: около 1365 г., будучи в Орде по государственным делам, митрополит Алексий исцелил от слепоты Тайдулу, жену хана Дженибека. За это хан подарил ему часть земли татарского подворья в Кремле, где Алексий и заложил обитель, ставшую домовым монастырем русских митрополитов. С чудом связано и основание другого монастыря - Спасо-Андроникова. Во время путешествия Алексия в Константинополь корабль попал в шторм, но митрополит молился перед иконой Спаса, и судно чудом избежало кораблекрушения. Алексий дал обет, вернувшись на родину, поставить монастырь. Так он и сделал: на берегу Яузы заложил монастырь в честь Нерукотворного образа Спасителя, а его игуменом поставил ученика Сергия Радонежского Андроника. Сегодня этот монастырь известен как Спасо-Андроников. Такие монастыри называются «обетными», то есть основанными по обету.

Реконструкция облика Евдокии (Евфросиньи) Московской работы С. Никитина

Основательницей женских обителей была Евдокия, княгиня Московская, супруга Дмитрия Донского. После Куликовской битвы овдовело множество женщин, и княгиня заложила две обители - Вознесенскую в Кремле для вдовствующих княгинь и Рождественский монастырь для вдов из простого народа. И это стало традицией. Точно так же в XIX в. Маргарита Тучкова, вдова генерала, героя войны 1812 г., похоронив мужа, создала монастырь на Бородинском поле, где вдовы могли жить и молиться о павших воинах и мужьях.

Вознесенский монастырь основан в 1386. Москва

Р усские монастыри активно включались в цивилизационную деятельность (освоение земель, хозяйство, ремесла), были центрами культуры, но главной задачей монаха оставались духовный подвиг и молитва, «стяжание Святого Духа», как это назвал преподобный Серафим Саровский. Монахов называли иноками, так как они избрали иной, отличный от мирского образ жизни. Монашество называли также ангельским чином - «земной ангел и небесный человек» говорили про монаха. Конечно, не все монахи были и есть таковы, но монашеский идеал на Руси был всегда высок, а монастырь воспринимался как духовный оазис.

А. Васнецов. Монастырь в Московской Руси. 1910-е

Обычно монастыри строили вдали от суеты, чаще всего за городской чертой, в пустынном месте. Их ограждали высокими стенами, которые редко имели военно-стратегическое значение, исключение составляет Троице-Сергиева лавра, выдержавшая несколько осад, и некоторые другие обители. Монастырские стены обозначают границу между духовным и мирским, за ними человек должен ощущать себя защищенным от внешних бурь и волнений, отгороженным от мира. В ограде монастыря нет беготни и спешки, люди говорят тихо, здесь исключен праздный смех, запрещены пустые разговоры, а тем более бранные слова. Тут не должно быть ничего, что рассеивало бы внимание или соблазняло человека, напротив, все должно настраивать на высокий духовной лад. Монастыри всегда были духовной школой не только для избравших иноческий образ жизни, но и для мирян, которые на протяжении веков духовно окормлялись в монастырях у старцев.

Одеяние монаха: 1 – схима; 2 – мантия; 3 – камилавка; 4 – клобук; 5 – ряса

«Иди учись у иноков, - говорил св. Иоанн Златоуст в одной из своих бесед, - это светильники, сияющие по всей земле, это стены, коими ограждаются и поддерживаются сами города. Они для того удалились в пустыню, чтоб научить и тебя презирать суету мирскую. Они, как мужи крепкие, могут наслаждаться тишиной и среди бури; а тебе, обуреваемому со всех сторон, нужно успокоиться и хотя бы мало отдохнуть от непрестанного прилива волн. Итак, ходи к ним чаще, дабы, очистившись их молитвами и наставлениями от непрестанно приражающихся к тебе скверн, ты мог и настоящую жизнь провести сколько можно лучше, и сподобиться будущих благ».

История московских литературных урочищ берет свое начало с момента возникновения полноценной субъективной прозы, то есть с «Бедной Лизы» Н.М. Карамзина (1792). В основе акта создания такого рода повествования лежит подробное описание субъективного переживания, в том числе переживания полюбившихся мест и «милых сердцу» временных фрагментов - пор дня и времен года. Сентиментальную героиню необходимо было поселить в таком месте, которое волновало бы воображение автора и надолго запомнилось бы будущему читателю - нечто подобное деревушке Кларан на берегу Женевского озера, где по воле Жана Жака Руссо суждено было жить нежной Юлии и страстному Сен-Прё.

Карамзин выбрал окрестности Симонова монастыря не случайно: оно было овеяно легендами. Писатель с молодых лет интересовался древней Москвой и читал анонимные «Повести о начале Москвы», написанные во второй половине XVII века, в которых среди различных вариантов расположения сел боярина Кучки было названо и Симоново. Таким образом, это место косвенно связывалось со строительной жертвой, предшествовавшей основанию будущей столицы. Легенды связывали Симоново и с иными важными событиями русской истории. Так, например, считалось, что преподобный Сергий Радонежский, основавший в 1370 году Симонов монастырь, собственноручно вырыл вблизи монастырских стен небольшой пруд, долгое время называвшийся Лисиным. Тут же, совсем неподалеку, были похоронены герои Куликовской битвы - Пересвет и Ослябя, монахи монастыря Святой Троицы. Так это было или не так на самом деле, в сущности, никто не знал, но именно потому это место было овеяно атмосферой повышенной важности, эмоциональности и загадочности; оно источало урок - воздействие могущественных сил исторической судьбы.

Однако историческая память и связанные с нею легенды, которые «хранит» урочище, сами по себе недостаточны. Работе воображения должна прийти на помощь природа - свойства тамошнего ландшафта. И за этим дело не стало: в Симонове было красиво. Монастырь стоит на высоком берегу Москва-реки, откуда и сейчас открывается величественная панорама южной части города, от Донского монастыря и Воробьевых гор до Кремля; во времена Карамзина был виден также деревянный дворец царя Алексея Михайловича в Коломенском. Для читателя, сочувствовавшего «сентиментальному» повествователю и глубоко переживавшего легендарно-исторические ассоциации, чрезвычайно важным являлось признание повествователя в том, что он любит там гулять и общаться с природой: «Часто прихожу на сие место и почти всегда встречаю там весну; туда же прихожу и в мрачные дни осени горевать вместе с природою» ( , 591).

В конце XVIII века Симоново находилось на значительном расстоянии от города, среди заливных лугов, полей и рощ. Москву было оттуда видно очень хорошо, но она красовалась в отдалении - живая история в обрамлении вечной природы. Карамзинское описание, предваряющее действие повести - сначала «величественный амфитеатр» города, окрестных сел и монастырей в косых лучах заходящего солнца ( . Локус обладает не только топографической, но и во многих случаях также жанровой определенностью, которая задается социальной и культурной предназначенностью: в храме люди молятся, в парикмахерской бреются, а в кафе пьют кофе с пирожными и сплетничают. С другой стороны, городское урочище может представлять собой топос ), а затем плавный переход от панорамы города и природы к панораме истории. Роль связующего звена между космическими и культурно-историческими стихиями выполняет образ осенних ветров, веющих в стенах монастыря меж «мрачных готических башен» и надгробных камней. Приведенный ниже фрагмент великолепно демонстрирует искусство писателя, который, мастерски манипулируя чувствами читателя, нагнетает настроения, связанные с переживанием места необыкновенного, печального и величественного - и только тогда переходит к изображению судьбы бедной девушки. Не забудем, что согласно убеждениям гуманистов и просветителей XVIII века именно конкретная человеческая личность - венец природы и конечная цель истории. «Часто прихожу я на сие место и почти всегда встречаю там весну; туда же прихожу и в мрачные дни осени горевать вместе с природою. Страшно воют ветры в стенах опустевшего монастыря, между гробов, заросших высокой травою, и в темных переходах келий. Там, опершись на развалины гробовых камней, внимаю глухому стону времен, бездною минувшего поглощенных, - стону, от которого сердце мое содрогается и трепещет. Иногда вхожу в келии и представляю себе тех, которые в них жили, - печальные картины! <…> Иногда на вратах храма рассматриваю изображение чудес, в сем монастыре случившихся, - там рыбы падают с неба для насыщения жителей монастыря, осажденного многочисленными врагами; тут образ Богоматери обращает неприятелей в бегство. Всё сие обновляет в моей памяти историю нашего отечества - печальную историю тех времен, когда свирепые татары и литовцы огнем и мечом опустошали окрестности российской столицы и когда несчастная Москва, как беззащитная вдовица, От одного Бога ожидала помощи в лютых своих бедствиях. Но всего чаще привлекает меня к стенам Симонова монастыря воспоминание о плачевной судьбе Лизы, бедной Лизы. Ах! я люблю те предметы, которые трогают мое сердце и заставляют меня проливать слезы нежной скорби!» ( , 591–592).

Вышеупомянутые настроения «нежной скорби» Карамзин использовал со свойственным ему талантом. Он «утопил» героиню в Лисином пруду. После выхода повести в свет этот пруд незамедлительно стал местом паломничества москвичей, приходивших сюда поплакать над горькой судьбою бедной Лизы. На старинных гравюрах тех лет сохранились тексты «чувствительных» надписей на разных языках, которые москвичи вырезали на деревьях, росших вокруг пруда, который устная молва переименовала из Лисиного в Лизин, например: «В струях сих бедная скончала Лиза дни; / Коль ты чувствителен, прохожий! воздохни»; или: «Утопла лиза здесь Эрастова невеста. / Топитесь девушки для всех вас будет место» (цит. по: , 362–363). Симоновский локус приобрел репутацию места несчастной любви. Но мало кто из «паломников» осознавал глубинную поэтическую связь этого образа с куда более сложным образом русской истории, а точнее, истории Москвы. Преподобного Сергия, стоявшего у истоков великого будущего Москвы, и «бедную» Лизу связывало Симоново урочище как особый источник и катализатор поэтичности, locus poesiae ( , 107–113). Однако урок этого места подействовал даже на власть предержавших: во время написания «Бедной Лизы» Симонов монастырь был закрыт по воле Екатерины II, пытавшейся проводить политику секуляризации (поэтому в «Бедной Лизе» монастырь «опустевший», а кельи пустые), но в 1795 году, в разгар популярности Симонова, его вновь пришлось открыть.

Симоновское урочище активно воздействовало на умы и сердца сравнительно недолго - пока жило карамзинское поколение. Уже в пушкинские времена наступает семантическая дезактуализация этого места, и память о нем постепенно угасает. Любопытно, что Лизин пруд как место гибели карамзинской героини упомянут еще в путеводителе 1938 года ( , 122–123), когда Симонова слобода называлась Ленинской (а посреди Ленинской слободы всё еще существовала Лизина площадь!), но к середине 1970-х годов литературному следопыту Александру Шамаро пришлось немало потрудиться, чтобы выяснить, куда и когда именно «исчез» пруд, на месте которого вырос административный корпус завода «Динамо» ( , 11–13).

Примечания:

Герштейн Э. Дуэль Лермонтова с Барантом // Литературное наследство. 1948. № 45–46 (М.Ю. Лермонтов, II). С. 389–432.

Карамзин Н.М. Бедная Лиза // Русская проза XVIII века. М.: Художественная литература, 1971. С. 589–605.

Осмотр Москвы: Путеводитель. М.: Московский рабочий, 1938.

Топоров В.Н. «Бедная Лиза» Карамзина. Опыт прочтения: К двухсотлетию со дня выхода в свет. М.: Издательский центр Российского гос. гум. ун-та.

Шамаро А. Действие происходит в Москве: Литературная топография. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Московский рабочий, 1988.